Поддержка наркомании как неотъемлемая часть европейской государственной самоубийственной политики

В конце октября члены департамента здравоохранения, городского совета и полицейского управления шотландского Глазго договорились открыть первую в городе комнату для безопасного инъекционного потребления. Чуть раньше в том же месяце первая инъекционная комната открылась во Франции — на севере Парижа, а о полном консенсусе по поводу открытия подобного пункта в своем городе объявил мэр Сиэтла Эд Мюррей. Количество центров безопасного наркопотребления во всём мире уже вплотную приблизилось к сотне. FURFUR публикует репортаж из амстердамской Amoc, одной из старейших и наиболее комфортных инъекционных комнат мира.

Просторная комната с резными потолками и видом на канал Сингельграхт, четыре больших стола, два дивана, на стенах — постеры «Космической одиссеи» и «Заводного апельсина» и меловая доска с лозунгом «Не стоит недооценивать силу позитивного мышления!». За одним из столов трое мужчин среднего возраста аккуратно раскладывают инструменты: шприцы, ложки, медицинские жгуты. Зиплок с порошком лежит только перед одним из них, но у других наверняка есть такие же. Я в инъекционной комнате центра Amoc в Амстердаме.

На самом деле «инъекционная комната» — не совсем корректный термин. Официально это комната наркопотребления, просто в отличие от некоторых других подобных пунктов в Нидерландах, здесь можно принимать тяжёлые наркотики внутривенно, в то время как голландский Минздрав последние десять лет с успехом переучивает граждан страны курить, а не колоть. Хотя, по другой версии, ему и не нужно было никого переучивать — курение аборигенам привили ещё в 1980-х пушеры-суринамцы. «Голландцы действительно предпочитают игле фольгу, но мы работаем только с иностранцами, а они привозят с собой свои привычки», — вводит меня в курс дела на чистом русском администратор Аркадий с завитыми усами: «Поэтому комната как бы поделена на две части — за одними столами инъектируют, за другим курят. В основном здесь употребляются героин и кокаин, иногда спид, метамфетамин». За столами для курения пока что никого нет.

Комнате на улице Скадхаудерскаде уже почти 20 лет — фонд Regenboorg (нидерлан. «Радуга») открыл её в 1998 году на втором этаже дневного центра для бездомных. Фонд субсидируется городскими социальными службами и предоставляет не только еду, чистую одежду из секонда, стирку и вайфай, но и низкооплачиваемую работу, которую можно легально сочетать с социальным пособием (950 евро в месяц для одного мужчины). Правда, не очень понятно, откуда вообще берутся его клиенты, учитывая, что нидерландские власти также предоставляют бездомным социальное жильё, а за ночлег на улицах Амстердама штрафуют на 80 евро.

Пункты наркопотребления — часть национальной политики общественного здравоохранения, направленной не на войну с наркотиками (в которой невозможно победить), а на снижение вреда для общества и самих потребителей. Жители Амстердама получают чистые улицы и повышенный контроль над заболеваемостью ВИЧ и гепатитом, а социально уязвимые любители сильнодействующих веществ — чистое и безопасное пространство с квалифицированным персоналом для своих маленьких ритуалов. Нидерланды — мировой рекордсмен, в стране насчитывается 37 комнат в 25 городах. Всего в Европе около 90 пунктов безопасного наркопотребления, в то время как в остальном мире их лишь три: два в Сиднее и один в Ванкувере.

Гостям комнаты выдают всё необходимое — воду, пластыри, шприцы разных видов и даже витамин C — местный продукт (это героин-основание, а не распространённый в России героин-соль) плохо разводится в воде. Уколы разрешено делать исключительно в руки и ноги; шея, пах и другие опасные места находятся под тотальным запретом. После укола шприцы через узкую щель складываются в закрытые контейнеры, содержимое которых затем утилизируют как опасные отходы. В отличие от многих других комнат употребления, эта ориентирована не только на безопасность наркопотребителей, но и на социализацию: тебя не поторопят через полчаса после инъекции, сидеть можно хоть весь день, то есть до 17:30 по будням и 20:00 в выходные — до закрытия центра.

Правила здесь простые, они напечатаны очень крупным шрифтом на контракте, который подписывает каждый из клиентов комнаты. Три главных термина, которые несколько раз проговаривает Аркадий: безопасность, гигиена и бесстрессовая среда. Здесь нельзя обмениваться или торговать, нельзя назначать встречи дилерам поблизости от центра, нельзя делать инъекции в опасные места. Агрессия также под запретом. Клиенты хранят свои личные вещи (ложки, турникеты) в специальных именных пакетах, дисциплинированно приносят раз в полгода справки с медицинских осмотров и убирают за собой посуду после обеда.

«Если человек употребляет в любом случае, то и для него, и для города лучше, чтобы он употреблял здесь, где гигиена, безопасность и спокойствие гарантированы, а не в лодке или под мостом».

«Никому невыгодно нарушать правила, они ведь постоянно сюда ходят, многие — годами. Сейчас в списке 34 человека с контрактами», — объясняет Аркадий. Получить контракт не так просто, перед этим социальные работники должны убедиться в том, что употребление тяжелых наркотиков — неотъемлемая часть образа жизни потенциального клиента. «Как заключается контракт? Приходит к нам человек, разговаривает с социальным работником, ему нужны услуги дневного центра — это внизу. Там базисные потребности — душ, интернет, место, где посидеть, чай, кофе, еда. Со временем этот человек говорит (или мы сами видим), что он употребляет наркотики. Мы проводим разговор, задаём вопросы — какие наркотики он употребляет, как долго, каким образом и так далее. Наши клиенты не в процессе остановки, у них нет возможности или желания останавливаться. Если человек употребляет в любом случае, то и для него, и для города лучше, чтобы он употреблял здесь, где гигиена, безопасность и спокойствие гарантированы, а не в лодке или под мостом».

Cоседи не жалуются — раз в месяц администраторы центра проводят встречу с соседским комитетом, в которой участвуют представитель мэрии и местный участковый. «Это происходит для того, чтобы получать фидбек от людей, которые живут в районе и информировать их о каких-то наших изменениях. У нас тут есть участковый, который уже лет 20 в этом районе. Знает это место очень хорошо, люди его тоже знают. Иногда он просто зайдёт, поздоровается, никакого полицейского мониторинга».

— И совсем никакого прессинга со стороны жильцов дома?

— Так как это место открыто очень давно, то иногда приезжают какие-нибудь новые, более консервативные жильцы. Некоторым из них не нравится, что эти люди ходят по улицам, приходят сюда. Причём вопрос, скорее, к бездомным, которые сидят внизу. Я здесь работаю около 10 лет — 5 из них не было вообще почти никаких трений, потом они появились, но с этим постоянно работают, для этого и сформирована комиссия.

Аркадий работает в комнате с 2007 года, с тех пор как переехал в Амстердам из Болгарии, где координировал проект по помощи ВИЧ-инфицированным секс-работникам: «Сферы довольно близкие, работали мы с одним амстердамским фондом, так что когда я сюда приехал, искал работу, это стало одним из первых мест, куда я постучал». Владение русским стало важным бонусом — в те годы солидную часть аудитории комнаты составляли выходцы из стран бывшего СССР. Сейчас среди клиентов их не так много, но мне как-то особенно повезло: все трое за столом, узнав, что я из России, не очень активно, но всё-таки приветствуют меня на родном языке.

Разговор с ними, правда, не клеится. Олег, Михаил и Петя (имена изменены), каждому из которых на вид неопределённое количество лет между 35 и 50, заняты своими делами, крутят самокрутки с табаком и на мои попытки выведать их биографии отвечают односложно. Я чувствую на себе строгий взгляд Аркадия, всерьёз озабоченного privacy своих клиентов, и быстро сдаюсь, понимая, что драматического социального репортажа тут точно не выйдет. Cамый разговорчивый и харизматичный из сидящих — бородатый Михаил, перебрался в Нидерланды из Волгограда 17 лет назад. Его в шутку называют «главным по политинформации» — убеждённый социалист, с горечью наблюдающий «закат» социальной политики в Европе, он воодушевлён героической фигурой Владимира Путина. Спорить с ним практически невозможно — в словах Михаила чувствуется какая-то усталая, совершенно не располагающая к иронии, безапелляционная мудрость. Большую часть голландского отрезка своей биографии он провёл без крыши над головой, но несколько лет назад государство вдобавок к пособию выделило ему жильё:

— Без хлеба тут не оставят, это правда. Вот ты какого года рождения?

— Девяностого.

— А, ну ты при социализме и не жил. А я жил. И в Европе социализм. Раньше больше, конечно, сейчас уже не так.

— А что не так-то?

— Да сворачивают всю социалку потихоньку. Да и в остальном... Хотят сейчас эвтаназию ввести. А это же грех — стариков убивать. Но самый страшный грех, я считаю, это гомосексуализм. И тут как раз этого полно.

— Зато вы можете в комфорте укол сделать. В России такого нет.

— Да и не надо. В России народ не такой, никто и не пойдёт в эти комнаты.

— Но можно было бы начать с заместительной терапии. Вы вот метадон не получаете?

— Нет. Туда если подписываешься, то это всё — как в поликлинику ходишь. Это для зависимых, а я употребляю когда хочу, мне это не нужно. Я сюда-то хожу больше покурить [табак], поговорить.

«Нам жизненно необходимо общение, никак не меньше, чем медикаменты и врачи. Именно в этом и состоит особая миссия нашей комнаты — сделать так, чтобы люди приходили сюда как домой, чтобы здесь они могли общаться, шутить, смеяться с друзьями, обсуждать политику и искусство, травить байки о прошлой и настоящей жизни».

Михаил по-своему прав. Программы заместительной терапии или даже получения медицинского героина (в Нидерландах существует и такая) предполагают систематическое, дисциплинированное посещение, переводя жизнь наркопотребителя в полуамбулаторный режим. Инъекционные центры тоже очень часто медикализированы: в копенгагенском, например, вам не дадут засидеться дольше 30 минут после инъекции, потому что в день набегает до 150-200 клиентов. Фотографии люксембургского, сиднейского, бёрнского инъекционных пунктов больше напоминают об общественных туалетах, а ванкуверский пугающе похож на декорации неснятого фильма Дэвида Кроненберга, где в комнате с приглушённым светом десятки наркопотребителей сидят в отгороженных отсеках прямо напротив собственного отражения в зеркале. Amoc радикально отличается от этой модели — это что-то вроде комьюнити-центра для людей с определёнными привычками.

«Идея в том, что эти люди, бездомные, зачастую не знающие языка, ведут довольно изолированный образ жизни», — объясняет Аркадий: «И здесь они могут находиться целый день, им необязательно уходить. Место, где они могут не только употреблять наркотики, но и увидеться, пообщаться. Это что-то вроде гостиной. Но и тех, кто хочет просто побыть в одиночестве, мы ни в коем случае не лишаем этой возможности». Аня Саранг, антрополог, сотрудник фонда имени Андрея Рылькова и последние полгода волонтёр AMOC, считает комнату лучшей из тех, что успела повидать:

— До того как я пришла сюда волонтёрить, я посетила несколько комнат безопасного употребления наркотиков – в Канаде, Испании, в Дании. Все они большие молодцы, но нашу комнату я считаю абсолютно лучшей. Нет вот этих парт, перегородок между столами, ощущения какой-то больничной стерильности, нет пристальной медицинской супервизии, ограничения на время пребывания.

— Да, я думал, всё будет как-то больше похоже на плохую социальную рекламу.

— Проблемы зависимости во многом связаны с порождаемой капитализмом отчуждённостью, отделённостью, одиночеством, вот этими вечными перегородками и боксами, недостатком социальных связей, общения, вплетения в социальную ткань, взаимоподдержки. Знаешь про эксперимент Брюса Александра «Крысиный парк»? Он же показал, что на формирование зависимости влияют не столько вещества, сколько социальная изоляция. Нам жизненно необходимо общение, никак не меньше, чем медикаменты и врачи. Именно в этом и состоит особая миссия нашей комнаты — сделать так, чтобы люди приходили сюда как домой, чтобы здесь они могли общаться, шутить, смеяться с друзьями, обсуждать политику и искусство, травить байки о прошлой и настоящей жизни, рассказывать про семьи, делиться проблемами, обмениваться опытом, как выживать, как получить помощь. А иногда, наоборот, попросить, чтобы их оставили в покое и спокойно потупить в телевизор или комп.

Как прирождённый активист, Аня видит в сложившейся ситуации ещё и биополитику: «Жалко, что в других странах это пока не возможно — в силу политических условий, в силу того, что приходится всем доказывать и правительству и обществу, что комнаты употребления это, в первую очередь, медицинская интервенция, очередной пункт пристального биоконтроля над жизнью человека. Именно из-за этого приходится устанавливать всю эту вытекающую символику биовласти: разделительные перегородки, медицинскую супервизию, чуть ли не белые халаты, ограничения во времени и общении. Надеюсь, что по мере развития и распространения комнат они будут трансформироваться именно в направлении Amoc. Людям нужна среда общения, взаимной поддержки и человеческих связей, а не откровенного биоконтроля».

Записывая её речь на диктофон, я краем уха слышу обрывки диалога Олега и Михаила, которые явно обсуждают главную [на момент моего визита — Прим. ред.] новость дня — гибель Моторолы. Когда я слишком поздно подхожу получить лучшую в мире реплику для завершения этого экскурса, Михаил с сигаретой в зубах уже встаёт из-за стола («На работу»). Прощаясь, напоследок он спрашивает:

— Ты в курсе, что у них здесь есть даже специальные комнаты для алкоголиков, там пиво наливают?

— Так, вот сейчас вы уже всерьёз провоцируете меня на мысли об эмиграции.

— Ты что, пиво любишь? Это же бычий кайф. Я вообще пить бросил — потому что когда пьёшь серьёзно, всё к черту катится. Сколько мужиков из-за этого в тюрьму попадают. Или убивают, или умирают.

Неожиданно мысль завершает до сих пор больше молчавший Олег: «Да, если бы в России вместо того, чтобы бухать, люди хотя бы травку курили, как здесь, всё было бы совсем по-другому».

Вот так незаметно ЕС подошла к черте полной легализации в обществе наркопотребления.