Чем каталонский «референдум за независимость» отличается от крымского

Не все участки для голосования в Барселоне полиции удалось закрыть. К тем, что остались, с ночи выстроились длиннющие очереди. Фото Татьяны Кукушкиной (РИА Новости).

●  Крымский и каталонский референдумы роднит прежде всего то, что оба они незаконны, потому что противоречат конституциям стран, из которых выходят регионы.

●  И там и там — присутствие посторонних силовиков. Но если в Крыму это были «вежливые люди» без опознавательных знаков, которые прикрывали народное волеизъявление в пользу выхода региона из страны, то в Каталонии испанская гражданская гвардия находится с ясным приказом предотвратить голосование.

●  Главное, чем шотландский и каталонский референдумы отличаются от крымского: в них не идет речь ни об отделении от одной страны для присоединения к другой, ни о выходе из системы (ЕС, НАТО), смене ценностей (стандартов прав человека и принципов демократии, либеральной экономики).

Однако профессиональные юристы исследуют проблему гораздо шире и не сводят ее к чуши вроде смены ценностей — «стандартов прав человека и принципов демократии». Как вчера обещал, публикую комментарий доктора юридических наук, профессора, заведующего кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юрфака МГУ ЛЕОНИДА ГОЛОВКО.

— Аналогии между референдумами в разных странах проводить сложно, иногда даже не совсем корректно. Везде есть свой уникальный контекст, своя ситуация, история, детали и факты. В этом смысле упрек праву в том, что оно в данном вопросе, дескать, «неопределенно», не совсем справедлив. Оно и не может быть другим, так как к столь тонким историческим и национальным вопросам нельзя подходить с единой меркой, без учета контекста и индивидуальных исторических ситуаций.

Отмечу два, на мой взгляд, принципиальных отличия крымского референдума 2014 г. от референдумов в Каталонии и Ираке (хотя, конечно, есть и другие, особенно в деталях).

1) В Крыму речь шла о том, что историческая часть одного государства (России), подавляющая часть населения которого себя с этим государством идентифицировала, в силу ряда не зависящих от населения обстоятельств оказалась частью другого государства (Украины), причем вне какого бы то ни было волеизъявления, «самоопределения» и т. п. самого этого населения. Оно либо отсутствовало, либо игнорировалось (референдумы конца 80-х — начала 90-х годов).

2) В Ираке или Каталонии речь идет о другом: о борьбе определенного этноса, обладающего автономией в рамках более крупного государства, за создание собственного государства. Иначе говоря, в терминах международного права мы сталкиваемся с разными векторами «самоопределения»: в одном случае оно направлено на устранение исторической несправедливости и воссоединение со своим «историческим государством», а в другом — на создание собственного государства.

2) Крым оказался в ситуации, когда центральная власть того государства, которому он на тот момент принадлежал, сменилась неконституционным путем, который можно назвать по-разному (бунт, переворот, революция и т. п.), от чего не меняется суть. Смена власти и даже приоритетов развития страны происходила вне правовых демократических процедур и без какой бы то ни было возможности населения соответствующей территории выразить свое юридически значимое мнение по данному вопросу. Более того, пришедшая неконституционным путем новая власть отказалась перезапускать конституционный процесс, вырабатывать так называемую в праве «новую историческую конституцию», вступать в юридически значимые переговоры с регионами страны и перезаключать с ними общественный договор. Это и дало Крыму право не признать легитимность новой власти и считать прежний общественный договор, в силу которого Крым принадлежал Украине, прекращенным, причем прекращенным действиями не крымчан, а киевских акторов нового политического процесса.

Ничего подобного в Каталонии, разумеется, нет, так как Мадрид полностью легитимен, что действительно делает каталонский референдум юридически сомнительным.

Об Ираке здесь говорить сложно, так как после известных событий начала XXI века он все-таки ближе к тому, что называется failed state.

К слову (и это очень важно) здесь мы сталкиваемся с нервом современного противостояния двух концепций, что чувствуется и по полемике вокруг Крыма.

В терминах классической юриспруденции failed state — это нонсенс, так как если failed, то не state. Либо ты справляешься с управлением, обеспечиваешь правопорядок, контролируешь территорию, выполняешь государственные функции (полиция, суд и т. п.), либо ты уже не государство со всеми вытекающими последствиями: распад, раздел, присоединение и т. д., и т. п. Так было всегда. Здесь логика основывается на конституционно-правовой основе государства, которая должна быть не формальной, а реальной. Если ее нет, то нет и государства. Иначе говоря, государство может быть только реальным и никаким другим.

После второй мировой войны, создания ООН и т. п. возникла некая, условно говоря, международно-правовая концепция государства. Если мировая карта расчерчена и утверждена на мировом «верху», то неважно, что происходит внутри границ (войны, междоусобицы, полная анархия и т. п.), неважен внутренний реальный правовой и конституционный процесс: государство остается государством, поскольку его границы «утверждены». Можно сказать, что речь идет о формальной концепции государства. В результате, появляются разного рода failed state, которые в реальном смысле государствами не являются, но формально таковыми признаются (Сомали, Ливия и т. п.). Это своего рода «государства в коме», чья жизнедеятельность поддерживается искусственно и извне. Что с ними делать, никто не знает. Отсюда проблемы нынешнего Ирака, сложность оценки референдума в иракском Курдистане (с юридических позиций) и т. п.

Если вернуться к Крыму, то вся полемика вокруг него — это столкновение именно двух концепций государства (государства реального и государства формального).

В первом случае мы смотрим на реальное развитие событий и оцениваем с конституционно-правовых позиций то, что происходило на Украине в 2014 г. (переворот, революция и т. п.) или что не происходило в ней (перезапуск конституционного процесса, перезаключение общественного договора и т. п.). Такова российская позиция.

Во втором случае мы смотрим лишь на карту, обсуждаем текст Будапештского меморандума, полностью абстрагируемся от конституционно-правового процесса внутри границ. В общем, даже если они там всех «переубивают», все поломают, полностью «наплюют» на демократические процедуры и т. п., границы все равно должны остаться незыблемы, что бы об этом ни думали жители Крыма. Такова западная позиция.

Впрочем, такова она в связи именно с Крымом, поскольку, допустим, в ситуации с Косово Запад как раз исходил из совершенно иной аргументации — далекой от идеи незыблемости границ «формального государства».

Стратегически первая из названных позиций мне кажется более верной даже безотносительно к российским интересам и моему личному эмоциональному отношению к Крыму. Просто мир не сможет развиваться в долгосрочной перспективе, если государства перестанут выполнять свои функции и поддерживать конституционно-правовой порядок внутри своих границ. Теория «расчерченных в ООН карт» должна уступить место теории реального конституционно-правового строительства, что не учли инженеры украинских событий 2014 г.

Это, конечно, никоим образом не означает, что теперь следует пренебрегать ООН или перестать уважать принцип нерушимости границ. Это означает иное: все надо делать конституционно корректно, а государства должны реально выполнять свои функции. Пока происходит именно так, границы нерушимы. Если происходит иначе, то могут возникнуть неприятные последствия, с которыми столкнулась Украина.

К Каталонии все это отношения не имеет. К Ираку имеет, но совершенно в другом контексте.